И даже небо было нашим - Паоло Джордано
– Какие же вы, мальчики, непредсказуемые, – произнес он. – Вы – тайна для меня. Может, тут замешан Берн? Он давно уже у нас не появлялся. Чем старше он становится, тем меньше я его понимаю.
Я промолчал. Если бы в это мгновение наши взгляды встретились, он прочел бы в моих глазах всю правду. Поэтому я уставился на камень у меня под ногами и пучок травы рядом с ним. Затем отчеканил:
– Если ты не дашь мне денег, я все расскажу Флориане.
На миг наступила тишина. Я успел расслышать птичью трель в ветвях дерева над нашими головами.
– Что ты собираешься рассказать Флориане, Томмазо? – вполголоса спросил Чезаре.
– Сам знаешь.
– Нет. Не знаю.
Я сделал глубокий вдох.
– О том, как ты подглядывал за Берном и Терезой в зарослях.
Только не смотреть ему в лицо, только не смотреть на него. Не отрывать глаз от камня и пучка травы.
– Мне так больно за тебя, Томмазо, – произнес Чезаре.
– Шестьсот тысяч, – отрезал я. – Приеду за ними в четверг вечером.
Я собирался сразу же встать, сказав это, но ноги меня не слушались. И я остался сидеть, как сидел когда-то, ожидая отпущения грехов.
– Значит, шантажируешь меня. Вот во что ты превратился.
– В четверг вечером, – повторил я. И наконец сумел подняться на ноги.
Быстро, не оборачиваясь, я зашагал к мопеду. Развернулся, чтобы выехать на аллею, и только в этот момент взглянул на Чезаре в зеркало заднего вида. Он все еще сидел под лиственницей с вытаращенными от изумления глазами. Он показался мне всего лишь человеком, потерпевшим поражение, в точности как говорил о нем Берн.
Началась гроза. Я решил не останавливаться и не искать укрытия. Закапал дождь, который за несколько минут превратился в ливень и залил дорогу. Я промок до нитки. Раз или два, въехав в глубокую лужу, мопед терял равновесие, но мне удалось не упасть. Я представил себе Берна и Виолалиберу в башне, шум дождя, который они там слышат. Само небо обрушило на меня свой гнев, это было наказание свыше. Ну и пусть.
Когда я в середине дня добрался до «Замка», было темно как ночью. Войдя в свою комнату в общежитии, я сразу заметил в центре кровати донышко от пластиковой бутылки, которым Коринна пользовалась вместо стакана. Внутри поблескивал ключ от погреба. Я взял его, сначала не поняв, в чем дело. Потом выбежал на улицу. Пробежал через зал для церемоний, не обращая внимания на мокрые следы, которые мои туфли оставляли на мраморном полу. В раздевалке я открыл шкафчик Коринны: там было пусто. Ни рюкзака, ни формы, ни запаса карамелек, который она держала там для себя. Я вошел в кабинет Наччи не постучавшись. Он вопросительно взглянул на меня.
– Похоже, кто-то вышел на улицу без зонта, – посмеиваясь, заметил он.
– Где Коринна?
Наччи пренебрежительно махнул рукой:
– Ушла.
– Что значит «ушла»?
– Коринна – наркоманка. Кажется, я говорил тебе об этом. Таких, как она, нельзя исправить. Они безнадежны.
– Но почему?
Насквозь мокрая майка прилипла к спине, я дрожал от холода.
– Вчера она вздумала взять из кассы бара часть выручки. Сегодня я думаю, что она сделала это не в первый раз. Но вчерашняя недостача была такой крупной, что сомнений уже быть не могло.
– Она созналась?
Наччи снова посмотрел на меня с немым вопросом:
– А ты когда-нибудь слышал, чтобы наркозависимый преступник в чем-то сознавался? Когда я прямо спросил ее об этом, она не стала отрицать. Я сказал: либо ты возвращаешь мне деньги, либо немедленно уходишь. Конечно, она предпочла уйти. Возможно, она их уже истратила. Или же поняла, что в любом случае потеряет работу, и решила сохранить хотя бы деньги. Чтобы купить себе на них одну-две дозы.
– Коринна больше не употребляет наркотики, – едва слышно произнес я.
Но Наччи уже снова углубился в бумаги, которые изучал до моего прихода.
– Ну конечно, она клялась тебе, что завязала. Впрочем, так это или нет, меня не интересует. Я взял ее на работу, потому что меня попросил об этом ее отец. Как и в твоем случае. – Плечи у него дернулись, словно он нашел в этом совпадении что-то смешное. – Когда у человека такой порок, Томмазо, тут ничего не поделаешь. А теперь иди сушиться. Сейчас нельзя пересаживать лантаны, земля слишком влажная. Хотя… Раз ты уже промок, распыли на лужайке средство от комаров. В дождь эти твари откладывают яйца.
Гроза прекратилась, но продолжала бушевать где-то вдалеке. Первые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тучи, были обжигающими. Лямка от ящика врезалась мне в плечо, жидкость внутри перекатывалась то вперед, то назад, так что я едва не терял равновесие. Я опрыскал ядом каждый кустик, каждый цветок, каждую травинку. И даже не подумал о том, что совершаю массовое убийство в миниатюре. Передо мной стояло лицо Чезаре, который снова и снова спрашивал: «Значит, вот во что ты превратился?»
Ночью, в постели, я водил губами по краю прощального подарка Коринны; край успел затупиться и оставался острым только в нескольких местах. Она ушла, совершив нелепый акт самопожертвования. В конце этого безумного дня, наполненного водой и ужасами, я подумал о ней иначе, чем думал раньше, – с сожалением. И только тогда мне удалось заснуть.
На следующей неделе, когда случались перерывы в работе, я шел к себе, ложился на кровать и рассматривал красные точки на ветках абрикосового дерева за окном. Я спрашивал себя, проводит ли Чезаре эти часы в молитве, прося указать ему путь, и способен ли я выполнить свою угрозу – рассказать Флориане о том, что видел. Какие слова я подобрал бы для этого? Если мой план провалится, думал я, придется снова обокрасть синьора Наччи, и на сей раз уже не будет сомнений, кто настоящий вор, и я попаду в тюрьму, настоящую тюрьму для взрослых, как мой отец. Я предавался таким мрачным фантазиям без удержу, пока меня не начинало мутить.
Но когда в четверг я ехал на ферму, на сердце у меня было до странности легко. Я оставил мопед у ворот и дальше пошел пешком. Плоды на грушевом дереве уже начали желтеть. Было время заката: долгие годы в этот час мне казалось, что на свете нет подходящего места для жизни, кроме этого уголка земли.
Я постучался, и голос Чезаре пригласил меня войти. Опять я понадеялся застать его одного, и опять за столом рядом с ним сидела Флориана. Он
